Врагов народа везут на казнь
«Задержаны семь сотрудников Национального архива». «Массовые облавы в Гомеле». «Как минимум девять человек задержаны в Березе». За последние три года такие новости стали в Беларуси привычными, как прогноз погоды. А террор превратился в главный инструмент государственной политики. Надежды, что однажды власть сама, по доброй воле, притормозит репрессии, всякий раз оказывались пустыми иллюзиями. Исполнители террора наслаждаются безнаказанностью, доносчики и идеологи чувствуют себя всемогущими.
Больше двухсот лет назад, во времена Великой французской революции было примерно то же самое. Однажды встав на путь террора, революционное правительство уже не могло остановиться. Для них эта дорога закончилась на гильотине.
Прологом к террору стали «сентябрьские расправы» 1792 года. Под влиянием военных неудач по Парижу распространялись самые нелепые слухи. Среди них — о том, что брошенные в тюрьмы сторонники короля готовят мятеж. 2 сентября распаленная толпа атаковала несколько карет с арестованными священниками. Двадцать девять человек были убиты. Это стало сигналом к массовой резне.
В некоторых тюрьмах возникали стихийные судебные комитеты. Заключенных казнили после короткого опроса. В большинстве обошлись даже без такой пародии на правосудие. В одном только Париже погибли от 1.100 до 1.400 заключенных.
Большинство парижан в расправах не участвовали. Они вели обычную жизнь и занимались своими повседневными делами. Некоторые даже сочувствовали тем, кто был убит без суда. Но не слишком сильно. Не настолько, чтобы выразить свой протест вслух. Возможно, позже, когда террор сделался краеугольным камнем государственной политики, многие из промолчавших пожалели об этом.
Считается, что террор стал официальным принципом государственной политики через год после сентябрьских расправ. 5 сентября 1793 года депутат Бертран Барер предложил сделать террор «распорядком дня».
Официальное оправдание политики террора состояло в том, что Республика должна защитить себя от внутренних и внешних врагов. Границы Франции осаждали войска антифранцузской коалиции, а внутри страны полыхали мятежи. Вожди революции говорили, что для ее защиты требуются крайние меры.
Но, возможно, у террора была и более веская причина. На первых всеобщих парламентских выборах во Франции осенью 1792 года явка избирателей составила лишь 11,9 процента. То есть с самого начала этот парламент не представлял интересы большинства французского народа.
Летом следующего года в Париже случился мятеж, в результате которого из парламента были изгнаны жирондисты – фракция, представлявшая интересы умеренного большинства. Власть в стране захватили монтаньяры – радикальное парламентское меньшинство. Но это было агрессивное меньшинство. Меньшинство, которое было готово на любые жертвы. Особенно чужие.
И тогда революция изобрела террор. Который, как показали последующие исторические примеры, является надежным средством удержать власть для агрессивного меньшинства. По крайней мере, на некоторое время.
Своих врагов революция не стеснялась казнить и раньше. Но именно с осени 1793 года террор приобрел настоящий размах и черты упорядоченной государственной кампании. Признанным вождем этой кампании стал Максимилиан Робеспьер, самый, известный герой французской революции.
«Террор есть не что иное, как быстрое, суровое и непреклонное правосудие; таким образом, это эманация добродетели; это не столько принцип сам по себе, сколько следствие общего принципа демократии», — сказал Робеспьер в феврале 1794 года.
Знакомо, правда? Война – это мир. Черное – это белое. Это не мы фашисты, а это вы фашисты.
17 сентября революционный парламент принял закон о подозрительных. Закон предписывал местным органам власти арестовывать всех, кого можно было заподозрить во враждебности революционному правительству. В следующем году закон доработали. Теперь уже не суд должен был доказывать вину подозрительного элемента, а подозрительный элемент должен был доказать суду свою невиновность.
По приговорам судов за время террора во Франции были казнены семнадцать тысяч человек. Десять тысяч умерли в тюрьмах из-за невыносимых условий содержания. Лишь пятнадцать процентов казненных принадлежали к враждебным классам. Большинство составляли крестьяне, мастеровые, ремесленники и служанки.
И, конечно, среди них были сами революционеры. Те, чьи взгляды были слишком умеренными или, наоборот, слишком радикальными. В апреле 1794 года в Париже казнили Жоржа Дантона, еще недавно одного из самых популярных революционных вождей, выступавшего против массовых казней. За несколько дней до него был казнен Жак-Рене Эбер. В отличие от Дантона, Эбер был большим энтузиастом революционного террора.
Но это была лишь верхушка айсберга. Гораздо больше людей погибли так и не успев предстать перед судами. При подавлении восстания в Лионе революционные войска казнили больше двух тысяч человек. При подавлении восстания в Вандее карательные войска истребили больше 150 тысяч крестьян. Особенно отличился кровавый комиссар революции Жан-Батист Каррье. Что разгрузить переполненные тюрьмы в Нанте он ввел практику массовых казней, когда за раз казнили по 300-400 человек. Казнь на гильотине казалась Каррье слишком скучной. Поэтому он изобрел массовые утопления. Связанных заключенных грузили на баржи, вывозили на середину реки, а потом в дне баржи делали небольшую пробоину. Стоя на берегу Каррье наблюдал как они медленно тонут.
К лету 1794 года Франция была скована ужасом. По закону о подозрительных элементах в тюрьмах ожидали суда 400 тысяч человек. Не меньшее 300 тысяч бежали из страны. Не только умеренные, но и некоторые радикалы намекали, что с террором пора завязывать. Намекали осторожно. Ведь критику террора могли трактовать как государственную измену.
Но эти люди не умели остановиться. Или, скорее не могли. Потому что страх был основой их власти. И чтобы оставаться властью им нужно было еще больше страха. А значит, больше террора.
10 июня 1794 года Робеспьер добился принятия закона, который позднее стали называть законом о большом терроре. Обвиняемые лишались права на адвоката и возможности вызвать свидетелей. В число преступлений, за которые предусматривалась смертная казнь, были включены «клевета на патриотизм», «распространение уныния и ложных новостей» и, конечно, «развращение нравов».
Новый закон способствовал торжеству правосудия. В первый месяц его действия среднедневное количество казней в Париже выросло с 5 до 17. На второй месяц до 26. Вместо того, чтобы притормозить, маховик репрессий раскручивался еще больше. Все надежды, что люди, которые его запустили, способны сами одуматься, оказались иллюзией.
26 июля Робеспьер выступил в парламенте и заявил, что среди депутатов есть изменники. Когда его попросили назвать имена, Робеспьер отказался. Великий человек не хотел ограничивать себя каким-то там списком. Ему нужен был карт-бланш. Возможность обвинить каждого.
Тут уже и самые трусливые поняли, что пришло время действовать. Умеренные объединились с радикалами. Заговор составился за одну ночь. На следующий день Робеспьер и несколько его сторонников были арестованы прямо в зале парламента. Причем для ареста человека, который еще час назад внушал ужас целой стране, оказалось достаточно, чтобы один из депутатов сказал: «Давайте арестуем Робеспьера». И парламент, под крики «Да здравствует Республика» единогласно проголосовал «за». Желающих его защищать не нашлось. Так что все обошлось без драматических жестов и героических сцен.
Оставшиеся на свободе сторонники Робеспьера попытались поднять Париж на восстание. Однако Париж подниматься не захотел. В какой-то момент у городской ратуши собралось около трех тысяч человек, но, простояв несколько часов, они разошлись.
Робеспьера и два десятка его сторонников казнили на следующий день после ареста. Когда их везли к гильотине, толпа радовалась точно также, как она радовалась всем другим казням. На следующий день парламент казнил еще семьдесят человек.
В общей сложности, в рамках курса по преодолению перегибов были казнены несколько сотен тех, кто особенно отличился во время массовых репрессий. По понятиям эпохи новая власть повела себя вполне умеренно. Покончив с политикой террора, эта власть не готова была начать его заново.
Правда, не все с этой умеренностью были согласны. Жизнь в постоянном страхе не способствует развитию гуманизма. По Франции прокатилась волна нападений на тюрьмы, подобная сентябрьской резне 1792 года. Только теперь жертвами этих нападений становились сидевшие в тюрьмах адепты революционного террора. Люди, верившие в свое всемогущество и упивавшиеся безнаказанностью, нажили себе слишком много врагов.
Интересно, что палач Нанта Каррье поначалу избежал участи своих соратников. Почуяв, откуда дует ветер, он переметнулся на сторону врагов Робеспьера. Но умение вовремя предать Каррье не помогло. В Париж прибыла делегация из Нанта, которая обвинила Каррье в многочисленных преступлениях, и кровавого комиссара отдали под суд.
В свою защиту Каррье говорил, что он не виноват. Что действовал в соответствии с приказами и революционной совестью. Что другие делали то же самое и виноваты не меньше, чем он. Это, конечно, не помогло. Уже во времена Французской революции выполнение приказа не служило оправданием. В декабре 1794 года Каррье казнили. Без всяких фантазий. Обошлись обычной гильотиной.
