Самый приятный способ решения проблемы — без твоего непосредственного участия. Про него было в моей прошлой колонке. Если кратко, пусть с политзаключенными в Беларуси быстренько разберется (в хорошем смысле) власть. Или пусть Украина победит, власть отпустит сидельцев, и передаст портфели, ядерную кнопку (шучу) и золото партии. А все плохие пусть приползут на коленях ко всем хорошим. Прекрасные планы, которые обычно любят те, кто в любое дело готов внести посильный вклад в виде возмущения в Фейсбуке.
Очевидно хороших, в смысле красивых и простых, способов освободить сидельцев нет. Есть очевидно плохие и просто плохие. Общество поляризовано до предела. С одного края от власти требуют крови, зачисток, искоренения — чтоб духу этого змагарского в стране не было. А каждый, кто не ярый патриот — латентный змагар.
С другой стороны, от лидеров оппозиции требуют душить санкциями, свергать беспощадно, передавать Гааге (хоть там пока не ждут). Договариваться про сидельцев нельзя, торговаться неприлично, просить — упаси господь.
Люди, но пока вы там спорите, у нас же убыль естественная среди сидельцев наметилась. Раз уж вы прямо сейчас никого не душите и не свергаете, может хоть за стариков, болящих и другой слабый пол поторгуемся? Тем более Беларусь вовсе не в блокаде: и товары возятся, и спортсмены соревнуются, и чиновники высокие с высоких международных трибун вещают. А я тут в тюрьме, хандрю, болею — может, намекнем как-то? Предложение какое сформулируем?
И вроде, все считают, что судьба политзаключенных — это важно. Но как-то не срочно. Так что ты там из-за решетки не ори, максимум — страдай сквозь зубы. Тебя вроде как зомби укусили, ты больше не живой человек, а функция, которую будут использовать все кому не лень, упоминать всуе.
Системно (и иногда эффективно) топят за своих Вашингтон и Варшава. За беларуских беларусов замолвить слово пока не очень получается. Надежда есть только на сговорчивость и состоятельность компании (при групповой посадке), а при индивидуальной — на снисходительность следователя (получи за свое фото с марша домашнюю химию, команды разоблачать шпионов и раскрывать заговоры не было). Или на чудо.
Умение верить в чудо — навык редкий, но без него не выжить, если речь о сидении больше 5-6 месяцев. Как не выжить и без помощи и поддержки.
За каждым не двинувшимся умом политзаключенным есть хотя бы один ресурсный человек, просто и твердо сказавший: я сделаю для тебя все, что смогу. Пройду (если очень ресурсный, таких на всех не хватает) по высоким кабинетам, хотя это неприятно, страшно и репутационно сомнительно. Причем косо смотреть будет и оппозиция, и власть.
Буду платить адвокатам, чтоб ты не выпадал из жизни семьи и мира. Чтоб мог быстро попросить и получить нужную еду, одежду, лекарства. Чтоб вышел из пятнадцатиметрового мира прокуренной камеры, лишний раз прошелся по коридорам.
Буду писать тебе так часто, как смогу. И даже цензор отступит под напором этого потока, и ты на зависть сокамерникам сможешь плакать и смеяться над дурацкими домашними новостями, показывать фотки детей и котов, нюхать засушенные дачные розы и читать переписанные от руки или присланные телеграммами любимые стихи.
Для тебя я буду искать нужный сыр, резать колбасу, разворачивать конфеты и материться, передавая в очередной понедельник очередную пилочку для ногтей. Только в понедельник, только медпередачей, только из определенного материала и определенной длины — и все эти правила постоянно меняются. Получить в СИЗО пилочку и часы — как пройти инициацию и обрести иллюзию контроля над своей жизнью.
Младенцу достаточно одного значимого взрослого, сидельцу — хорошо бы 4-5. Лучше — больше.
Сохранить базовое доверие человека в тюрьме — дорого и сложно. Мужья и жены, родители и дети, братья и сестры, ближайшие друзья тянут сидельца месяцами и годами. Учатся одним взглядом выбирать разрешенную одежду (без вшитых резинок, завязок, супинаторов), маскировать скумбрию под селедку, гранат под яблоко (не спрашивайте, зачем, — захотелось), подписывать домашнюю шарлотку как «изделие хлебобулочное магазинное» и добавлять в россыпь шоколадных конфет (помните, разворачивать их мы научились еще в прошлом абзаце) запрещенные конфеты «Дуэт» в той пропорции, которая не вызывает подозрения на приеме передач.
Значимые взрослые стоят в очередях с передачами, знакомятся, подбадривают друг друга.
— Мандарины уже не помещаются, 30 килограммов выбраны (максимально возможный объем передач в СИЗО за месяц), — разворачивает сотрудница пожилую даму вида, более уместного в библиотеке или фойе театра.
— Вы не волнуйтесь! Вы же из восемь шесть? Так я только что туда передала два килограмма, — утешает только отошедшая от окошка дама.
Не волнуйтесь, мамы, восемь шесть — вообще лучшая камера женского корпуса, сухая и теплая. И сокамерники тут прекрасные, сплошь интеллигентные. Никаких серьезных конфликтов, суицидов, увечий и всего такого. Правда, на меня первый том Паустовского уронили — со второго этажа, в твердой обложке, но это не нарочно. А так, мир, безусловная поддержка и общак.
— В заявлении у вас указан сыр. Забыли дома? Не волнуйтесь, им на камеру сегодня уже два пакета передали, — на приеме передач политических с их сырами, айсбергами, круассанами и другими несерьезными продуктами уже знают.
Да и сами завсегдатаи мрачного помещения на Володарского, 2, с обшарпанной краской, большим мусорным контейнером, двумя лавками и двумя окошками приема передач постепенно знакомятся. Ходить сюда им часто (продукты портятся, два-три раза в неделю лучше бы передавать свежие) и долго.
— Вы из девять четыре? (Лично я уже нет, я в нее передачу передаю). Так ваша Марина с нашей Ирочкой сидит! Так радуюсь, когда хорошие люди с хорошими людьми сидят!
В смысле нормально радуемся мы, конечно, когда хорошие люди вообще не сидят. Но сегодня у нас специфические тюремные радости, и хорошая компания твоего сидельца — большое облегчение. Это его дополнительный шанс выжить, удержаться от злобы и ненависти, сохранить базовое доверие к миру.
Время работает против нас. Ресурсы семей истощаются, люди теряют здоровье, надежду и связь с внешним миром. Спасти их — цель достойная. А цена спасения не может быть слишком высокой.
